Борозда

Как бы я хотела не писать на эту тему. Оставить её для уроков литературы. И говорить о прочитанном, а не пережитом моими современниками. О воображённом, а не увиденном с экрана (Господи, спасибо, что не воочию!).

Но на днях я почувствовала, как гражданская война вошла и в моё сердце. И я вдруг остро поняла всю правоту Бориса Васильева : "Что такое Гражданская война? Война красных и белых? Имущих и неимущих? Дворян и простолюдинов? Большевиков против всех тех, кто с помощью своих и наемных штыков хотел уничтожить завоевания Октябрьской революции? Все так, и все — не так, все приблизительно и неточно. Что же, забыли его вывести, этот универсальный и всеобщий, как закон, ответ? Нет, не забыли: пытались. Пытались прежде, пытаются сейчас и до тех пор будут пытаться, пока все, и каждый лично, не поймут, что у Гражданской войны есть одна зловещая особенность: ее невозможно объяснить одной формулировкой. У нее ровно столько объяснений, сколько было участников, потому что каждый, кому выпало жить в то время, вел свою собственную Гражданскую войну. И шла эта личная Гражданская война прежде всего с самим собой, потом — с семьей, потом — с друзьями и знакомыми, с теми, с кем вместе рос, учился, работал. Вот почему у каждого свое определение, и вот почему нет универсального и всеобъемлющего."

         Так странно и страшно было слышать от старых моих друзей застольные, а от этого особенно пошлые рассуждения о том, как можно или нельзя вести себя России, Украине и юго-восточной её части. Как запальчиво диванные стратеги  апеллировали к "мировому праву", произносили вброшенные в их сознание фразы, читаные-перечитанные в блогах либерального толка (Ну вот. Я дожила до времени, когда наконец слово "либеральный" стало ругательным - ждала этого со студенческих времён, когда повёл нас в литературу Юрий Михайлович). А я с ужасом ощущала, как шолоховская борозда пролегает между ними и мной! Как горячечно скачут мысли и гнев наполняет сердце. И было в этом пустозвонстве нечто отвратительное настолько, что я не то что вступить в полемику, даже глаза поднять на них не смогла. Но избавиться от горечи до сих пор не могу. Друзья мои, что же это?!

         Там, на просторах украинского сознания, такие же теоретики упражнялись в острословии, кичились европейскостью, плевали в прошлое, растили фюреров. Чтобы потом другие пошли убивать. "Образ звериный"... А я всё время помню есенинские "Кобыльи корабли": "Бог ребёнка волчице дал - человек съел дитя волчицы". Куда ты, Украина? "Вёслами отрубленных рук вы гребётесь в страну грядущего!"

        Время ли демонстрировать свою приверженность каким-то там абстрактным, постоянно перекраиваемым "общечеловеческим ценностям"?  "Платформа стала. Вошли в огромную кладовую. Николка мутно видел то, чего он никогда не видел. Как дрова в штабелях, одни на других, лежали голые, источающие несносный, душащий человека, несмотря на нашатырь, смрад человеческого тела. Ноги, закоченевшие или расслабленные, торчали ступнями," - это уже Булгаков...  Страшно? На диване-то не слишком... А ему, Николке, было невыносимо. Как  славянцам, одесситам, луганчанам - да что там, не перечислишь всех.

  Всего-то и надо - вспомнить сон Алексея Турбина! Не помните? Разговор в вахмистром Жилиным? 

"Места-то, места-то там ведь видимо-невидимо. Чистота... По первому обозрению говоря, пять корпусов еще можно поставить и с запасными эскадронами, да что пять - десять! Рядом с нами хоромы, батюшки, потолков не видно! Я и говорю: "А разрешите, говорю, спросить, это для кого же такое?" Потому оригинально: звезды красные, облака красные в цвет наших чакчир отливают... "А это, - говорит апостол Петр, - для большевиков, с Перекопу которые".

- Какого Перекопу? - тщетно напрягая свой бедный земной ум, спросил Турбин. 

- А это, ваше высокоблагородие, у них-то ведь заранее все известно. В двадцатом году большевиков-то, когда брали Перекоп, видимо-невидимо положили. Так, стало быть, помещение к приему им приготовили. 

- Большевиков? - смутилась душа Турбина, - путаете вы что-то, Жилин, не может этого быть. Не пустят их туда. 

- Господин доктор, сам так думал. Сам. Смутился и спрашиваю господа бога... 

- Бога? Ой, Жилин! 

- Не сомневайтесь, господин доктор, верно говорю, врать мне нечего, сам разговаривал неоднократно. 

<...>Ведь это, говорю, что ж такое? Они в тебя не верят, а ты им, вишь, какие казармы взбодрил. 

"Ну, не верят?" - спрашивает. 

"Истинный бог", - говорю, а сам, знаете ли, боюсь, помилуйте, богу этакие слова! Только гляжу, а он улыбается. Чего ж это я, думаю, дурак,ему докладываю, когда он лучше меня знает. Однако любопытно, что он такое скажет. А он и говорит: "Ну не верят, говорит, что ж поделаешь. Пущай. Ведь мне-то от этого ни жарко, ни холодно. Да и тебе, говорит, тоже. Да и им, говорит, то же самое. Потому мне от вашей веры ни прибыли, ни убытку. Один верит, другой не верит, а поступки у вас у всех одинаковые: сейчас друг друга за глотку, а что касается казарм, Жилин, то тут как надо понимать, все вы у меня, Жилин, одинаковые - в поле брани убиенные."

        Трудно вернуть мир душе. Трудно вернуть мир Украине. Но Господу всё по силам. С Ним  сможем. Слышите, славяне?

                                       Виктория Викторовна.