Прощание

И нужны бы сегодня громкие слова - такие, чтобы нас разбудили.  Чтобы растревожили и образумили. А кроме слёз ничего не получается. Не стало Валентина Распутина. 

           Вот и забрал Господь у нас ещё одного печальника о наших душах, о наших болезнях... Вот говорят-"один в поле не воин"... Лгут. И это точно знал Валентин Григорьевич. Потому что упорно воевал с равнодушием и хаосом, с отчаянием и безверием тогда, когда, казалось, всё пошло прахом. Лгут даже дважды: потому что Распутин точно-преточно знал: мысли об одиночестве в таком бою за Отечество и душу живу- морок, наваждение. И пусть голоса Астафьева и Белова, Носова и Шукшина, Личутина и Можаева не были официально-торжественным хором, от пения которого все обязательно встают навытяжку. Зато их негромкие слова Правды были такими, от которых стыдно было сесть и уютно устроиться в кресле в ожидании действа...
                  Всё про нас понимал Валентин Григорьевич. И про нашу жажду любви и про трусость, и про измельчание душ и про высокую жертвенность... Может быть, поэтому его произведения на все времена. Не лёгкое чтиво. Чтение мучительное порой - сухой коркой в горле корябает, застревает - не продохнуть, не проглотить. Правда, которая в нас обнажает самую сердцевинку: ту, которую мы старательно заворачиваем в шелуху привычки и равнодушия. Помните, в "Прощании с Матёрой": не о деревеньке - о России-матушке!
"Люди забыли, что каждый из них не один, потеряли друг друга, и не было сейчас друг в друге надобности. Всегда так: при неприятном, постыдном событии, сколько бы много ни было имеете народу, каждый старается, никого не замечая, оставаться один - легче затем освободиться от стыда. В душе им было нехорошо, неловко, что стоят они без движения, что они и не пытались совсем, когда еще можно было, спасти избу, - не к чему было пытаться. То же самое будет и с другими избами - скоро уж - Петрухина первая. И они смотрели, смотрели, ничего не пропуская, как это есть, чтобы знать, как это будет, - так человек с исступленным вниманием вонзается глазами в мертвого, пытаясь заранее представить в том же положении, которого ему не миновать, себя. Настолько ярко, безо всяких помех, осветилась этим огнем судьба каждого из них, та не делимая уже ни с кем, у близкого края остановившаяся судьба, что и не верилось в людей рядом, - будто было это давным-давно."

            А потом, когда, казалось, мы пошли на поправку, Валентин Григорьевич не давал нам обольститься внешним:

                 "Но вспомнить дорогу в храм — еще не значит пойти по ней; если бы Россия была верующей, то и тон наших размышлений о ней был бы иным. Она, быть может, только приготовляется к вере. Времена разорения души даром не прошли; проще восстановить разрушенный храм и начать службу, чем начать службу в прерванной душе. В ней нужно истечь собственному источнику, чтобы напитать молитву, которая, прося даров, могла бы поднести и от себя."

        Не будет сегодня либеральная общественность делать заявлений. Может, и скорбных лиц не будет - не тот информационный повод.  И слава Богу. Зато его слова - в точку, их бы таким вот критикам брезгливо-недовольным  на экраны компьютеров, на улицы городов да на особняки - плакатами!

       "...Не чудес следует ждать от России, которые бы всех утешили и ублаготворили, неоткуда их взять ей, и великим даром само по себе надо считать, что она еще жива; как и она не может рассчитывать на скорое недеятельное чудо от нас, но больше всего она нуждается, в нашем милосердии, в том, чтобы по крупице и капле принесли мы ей свою преданность, веру, любовь, труды, чистоту помыслов и чистоту жизни, разделили бы между собой ее страдания, поклонились бы за ее мученичество, встали крепкой защитой против бесов, истязающих ее плоть и дух..."

              Валентину Григорьевичу, никогда не кичившемуся талантом, больно было с ним жить. Господь знает про эту боль. Пусть упокоит раба Божьего Валентина "идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь бесконечная". Аминь.
              А нам жить дальше. Как? Почитаем Распутина.
             Виктория Викторовна.