понедельник, 18 августа 2014 г.

Преображение Господне. Век девятнадцатый... Двадцатый...

С Праздником нас!
Великий двунадесятый праздник Преображения Господня  связан с событием из земной жизни Иисуса Христа, о котором рассказывают Евангелия от Матфея, Марка и Луки: когда земной путь Спасителя стал приближаться к концу, а Его служение — к  Пасхе страданий, Христос, желая оградить учеников Своих от опасности уныния, явил им чудо Преображения.
Взяв с Собой на гору трех избранных учеников — Петра, Иоанна и Иакова — Спаситель преобразился пред ними: «просияло лицо Его как солнце; одежды же Его сделались белыми как свет» (Мф., 17,2).

Преобразился днесь Ты на горе, Христе,
И славу там Твои ученики узрели,
Дабы, когда Тебя увидят на Кресте,
Страданье вольное Твое уразумели
И проповедали вселенной до конца,
Что Ты — сияние Отца. 
                                           Святитель Филарет, митр. Московский
Как справедливо говорят батюшки, важно помнить о сути праздника, называемого в народе "Яблочный Спас", а не видеть в нём исключительно плодово-ягодное раздолье! Протоиерей Александр Шмеман так замечательно проникновенно пояснял нам: «Христос исцеляет, помогает, всем отдает Себя. И все же не понимают, не слышат, не верят люди. Он мог бы явить Свою Божественную силу и славу и заставить их поверить в Себя. Но Он хочет от них только свободной веры, свободной любви, свободного приятия. Он знает, что в час последней Его жертвы, последней самоотдачи все в страхе оставят, бросят Его. Но чтобы потом, позднее, когда уже все совершится, осталось в мире свидетельство о том, куда Он зовет людей, что предлагает Он нам как дар, как жизнь, как полноту смысла и радости, Он тайно от мира и от людей явил троим из учеников Своих ту славу, тот свет, то торжество, к которому вечно призван человек. Божественный свет, пронизывающий весь мир. Божественный свет, преображающий человека. Божественный свет — в котором все приобретает свой последний и вечный смысл. «Хорошо нам здесь быть!» - воскликнул апостол Петр, увидев этот свет и эту славу. И с тех времен христианство, Церковь, вера суть постоянное , радостное повторение этого «хорошо нам здесь быть!». А также — мольба о присносущнем свете, жажда просветления и преображения».
Вот об этой протянутой нам руке, об этом зове, о радости и блаженстве, о духовной сладости, чему и напоминание - сладость и роскошь земных плодов, - поэтические и прозаические строки русской литературы. Начну с трепетно мною любимого Ивана Шмелёва.
Преображение Господне… Ласковый, тихий свет от него в душе — доныне. Должно быть, от утреннего сада, от светлого голубого неба, от ворохов соломы, от яблочков грушовки, хоронящихся в зелени, в которой уже желтеют отдельные листочки,— зелено-золотистый, мягкий. Ясный, голубоватый день, не жарко, август. Подсолнухи уже переросли заборы и выглядывают на улицу,— не идет ли уж крестный ход? Скоро их шапки срежут и понесут под пенье на золотых хоругвях. Первое яблочко, грушовка в нашем саду,— поспела, закраснелись. Будем ее трясти — для завтра. Горкин утром еще сказал:
— После обеда на Болото с тобой поедем за яблоками. <...>
Пора домой, скоро ко всенощной. Солнце уже косится. Вдали золотеет темно выдвинувшийся над крышами купол Иван-Великого. Окна домов блистают нестерпимо, и от этого блеска, кажется, текут золотые речки, плавятся здесь, на площади, в соломе. Все нестерпимо блещет, и в блеске играют яблочки.
Едем полегоньку, с яблоками. Гляжу на яблоки, как подрагивают они от тряски. Смотрю на небо: такое оно спокойное, так бы и улетел в него.
Праздник Преображения Господня. Золотое и голубое утро, в холодочке. В церкви — не протолкаться. Я стою в загородке свечного ящика. Отец позвякивает серебрецом и медью, дает и дает свечки. Они текут и текут из ящиков изломившейся белой лентой, постукивают тонко-сухо, прыгают по плечам, над головами, идут к иконам — передаются — к „Празднику!“. Проплывают над головами узелочки — все яблоки, просвирки, яблоки. Наши корзины на амвоне, „обкадятся“,— сказал мне Горкин. Он суетится в церкви, мелькает его бородка. В спертом горячем воздухе пахнет нынче особенным — свежими яблоками. Они везде, даже на клиросе, присунуты даже на хоругвях. Необыкновенно, весело — будто гости, и церковь — совсем ни церковь. И все, кажется мне, только и думают об яблоках. И Господь здесь со всеми, и Он тоже думает об яблоках: Ему-то и принесли их — посмотри, Господи, какие! А Он посмотрит и скажет всем: „ну и хорошо, и ешьте на здоровье, детки!“ И будут есть уже совсем другие, не покупные, а церковные яблоки, святые. Это и есть — Преображение.
Приходит Горкин и говорит: „пойдем, сейчас окропление самое начнется“. В руках у него красный узелок — „своих“. Отец все считает деньги, а мы идем. Ставят канунный столик. Золотой-голубой дьячок несет огромное блюдо из серебра, красные на нем яблоки горою, что подошли из Курска. Кругом на полу корзинки и узелки. Горкин со сторожем тащат с амвона знакомые корзины, подвигают „под окропление, поближе“. Все суетятся, весело,— совсем не церковь. Священники и дьякон в необыкновенных ризах, которые называются „яблочные“,— так говорит мне Горкин. Конечно, яблочные! По зеленой и голубой парче, если вглядеться сбоку, золотятся в листьях крупные яблоки и груши, и виноград,— зеленое, золотое, голубое: отливает. Когда из купола попадает солнечный луч на ризы, яблоки и груши оживают и становятся пышными, будто они навешаны. Священники освящают воду. Потом старший, в лиловой камилавке, читает над нашими яблоками из Курска молитву о плодах и винограде,— необыкновенную, веселую молитву,— и начинает окроплять яблоки.
Так встряхивает кистью, что летят брызги, как серебро, сверкают и тут, и там, отдельно кропит корзины для прихода, потом узелки, корзиночки… Идут ко кресту. Дьячки и Горкин суют всем в руки по яблочку и по два, как придется. Батюшка дает мне очень красивое из блюда, а знакомый дьякон нарочно, будто, три раза хлопает меня мокрой кистью по голове, и холодные струйки попадают мне за ворот. Все едят яблоки, такой хруст. Весело, как в гостях. Певчие даже жуют на клиросе. Плотники идут наши, знакомые мальчишки, и Горкин пропихивает их — живей проходи, не засть! Они клянчат: „дай яблочка-то еще, Горкин… Мишке три дал!..“ Дают и нищим на паперти. Народ редеет. В церкви видны надавленные огрызочки, „сердечки“. Горкин стоит у пустых корзин и вытирает платочком шею. Крестится на румяное яблоко, откусывает с хрустом — и морщится:
— С кваском..,— говорит он, морщась и скосив глаз, трясется его бородка.— А приятно, ко времю-то, кропленое…
Вечером он находит меня у досок, на стружках. Я читаю „Священную Историю“.
— А ты не бось, ты теперь все знаешь. Они тебя вспросют про Спас, или там, как-почему яблоко кропят, а ты им строгай и строгай… в училищу и впустят. Вот погляди вот!..
Он так покойно смотрит в мои глаза, так по-вечернему светло изолотисто-розовато на дворе от стружек, рогож и теса, так радостно отчего-то мне, что я схватываю охапку стружек, бросаю ее кверху,— и сыплется золотистый, кудрявый дождь. И вдруг, начинает во мне покалывать — от непонятной ли радости, или от яблоков, без счета съеденных в этот день,— начинает покалывать щекотной болью. По мне пробегает дрожь, я принимаюсь безудержно смеяться, прыгать, и с этим смехом бьется во мне желанное,— что в училище меня впустят, непременно впустят!
Такая радость.

Преображенья ширилась прохлада
Над куполом, над каждою главой,
К той, первозданной восходя – из Сада
С невянущею, девственной листвой.
Слова перекликались в точной рифме,
Звук в небесах подобие искал,
И каждый лист, как ангел, в светлом нимбе
В лучах рассветных ожил и восстал.
И тень крыла, летучая, резная,
Как штрих небес проникла меж страниц,
Как будто говоря: «Душа земная,
Когда-нибудь и ты – преобразись!»

                       Людмила Колодяжная

Комментариев нет:

Отправить комментарий